Это нечаянное соседство с Лапшой очень обрадовало Максима. Оказывается, и он может испытывать чувства, о которых большие режиссёры снимают эпические фильмы. Он налил, выпил и захотел немедленно поделиться со Станиславой переполнявшими его переживаниями. Причём, наставлял он себя, вырывая листы из тетради с Таниными «письмами», не с робкой надеждой на взаимность поделиться, а поделиться исключительно ради того, чтоб не дать таким тонким, уникальным переживаниям бесследно исчезнуть.

В первых абзацах он старательно выдерживал тон старого друга и сохранял отстранённость исследователя. Однако через страницу с ним произошла та же метаморфоза, что и с героем де Ниро: он вернулся в ту неделю, когда они со Стасей были влюблены друг в друга и даже не догадывались, что в этой сотканной из обоюдных иллюзий хрупкой гармонии им оставалось прожить всего несколько дней.

А с рассветом, когда наваждение рассеялось, он понял, насколько грёзы о прошлом удобнее отношений в настоящем — можно в секунду стряхнуть сладкий морок, сжечь (или вообще не писать) письмо и спокойно забыть о ничего не подозревающем объекте до следующего раза.

4

В середине лета Макс нашёл работу. Сорокалетний коммерсант Белкин, с которым они в прошлом году сочинили несколько мимолётных сделок, взял его в фирму, успешно торговавшую книгами. Белкин развивал там новое направление — поставки зерна.

— Я вообще-то тебя под свой отдел беру, — сообщил он Максу. — Но пока у меня с зерном дела не начались, ты поезди месяц-другой по соседним областям с книжками. Ребята в наших краях всё уже окучили, хотят в новые регионы выйти. Сможешь там зацепиться — сядешь на процент с продаж, хорошие деньги получать будешь.

Обрисованные Белкиным перспективы привели свежеиспечённого книгоношу в восторг. «Это ж работа мечты, — радовался Максим, настрадавшийся в детстве от советского книжного дефицита, — продавать книги, да ещё и большие деньги за это получать!». Макс представлял, как он понесёт в народ Джеймса Фенимора Купера, Жюля Верна, Дюма-отца, Ильфа с Петровым, да Зощенко с Аверченко, однако после первого же визита на склад выяснилось, что народ нынче требует иных подношений. Спрос на «Библиотеку приключений» и прочий дефицит времён СССР издатели удовлетворили несколько лет назад, в самом начале девяностых. Сейчас ему предстояло торговать в основном макулатурой типа «кинороман» или «книга по фильму», которую литературные негры лудили по мотивам голливудских боевиков и сериального мыла из Латинской Америки. Другим популярнейшим (и, в силу этого, — перспективнейшим) направлением были книжки, которые в ранние восьмидесятые советские международные обозреватели застенчиво именовали «низкопробные издания эротико-порнографического толка». Но Макс, которому случалось продавать замороженные яйца и мыть колбасу, расстраивался недолго. У него оставался главный стимул — деньги. Он прикинул, сколько примерно книг в месяц может взять один магазин, умножил это число на предполагаемое количество книжных магазинов в городах, куда он направлялся, поделил произведение на два, и высчитал свой процент. Результат привёл его в восторг — выходило, что за двухнедельную поездку он может заработать несколько тысяч долларов.

В общем, в путешествие по центральной России он отправлялся с типичным для новичка-коммивояжёра настроем: «Там дураков-то поди много, а книжек-то поди мало». Увы, но оба предположения оказались ошибочными. Книг в тамошних магазинах было полно, а вот дураков, неспособных увидеть, что оптовые цены Макса не больно-то отличаются от их розничных, ему не попалось.

Несмотря на неудачу, Максим вернулся из поездки полный радужных надежд — настолько сильно его вдохновили приём на работу, первая за много месяцев командировка и перспектива поработать с зерном. «Хрен с ней, с макулатурой этой, — думал он по дороге домой, — зерно — вот где настоящие деньги, вот где шанс всё вернуть, чтоб как в прошлом году было».

5

— Ты даже не поинтересовался, как я тут жила две недели, — сказала Таня, когда он приехал, и с этой реплики начался один из самых длинных, и как потом выяснилось, самых важных разговоров между ними.

После слов Тани Максу стало не по себе. «Неужели этот, которого она „действительно любила“, её нашёл?», — подумал он, а вслух спросил, пытаясь казаться спокойным:

— Не понял. О чём ты сейчас вообще?

— О деньгах, — ответила она, и Макс выдохнул. — Того, что ты оставил, только на корм Джиму хватило. А я, конечно, мало ем, но всё-таки ем иногда. Поэтому ты извини, но я у родителей неделю жила. Они, кстати, очень обрадовались, что я нашлась. Очень сильно обрадовались. И я тоже очень рада, честно говоря, хотя мне до сих пор стыдно перед ними.

Макс почувствовал в её словах скрытый упрёк и ринулся в наступление.

— Слушай, ну ты же сама не хотела никаких контактов им оставлять. Объясняла, почему с ними общаться не хочешь — тебе вроде неловко перед ними было, ты хотела, чтоб время прошло, чтоб они к мысли о твоём уходе привыкли. А я ведь, между прочим, даже собирался тогда с ними поговорить, чтобы они тебя ко мне отпустили, но ты сама же мне и запретила. Так что я не понимаю, в чём ты хочешь меня обвинить, и что я не так…

— Ты прав, конечно, я всё это помню… тебе трудно поверить, наверное, что я серьёзно, но это так — я каждую минуту помню, что во всём сама виновата, так что обвинить кого-то у меня вряд ли получится… Но, по правде говоря, я долго надеялась, что ты сам увидишь, насколько для меня всё это тяжело, и что-нибудь сделаешь, что-то изменится… А теперь мне кажется, ты на это просто внимания не обращаешь. Я молчу, а тебя, наверное, всё устраивает, да и вообще тебе как-то не до меня всё время.

— Да? Вот так сюрприз, я-то думал, что всё у нас наоборот — это тебе не до меня. Год назад, когда деньги были, я уж как только не старался тебя хоть чуть-чуть расшевелить, но особых успехов на этом, так сказать, поприще я что-то не припоминаю, — надменно усмехнулся Максим, но тут же одёрнул себя и перешёл на примирительный тон: — Тань, но ведь теперь-то, когда с родителями у тебя всё стало нормально, зачем ругаться? Зачем тебе самоедство это твоё вечное продолжать? Я очень рад, что ты помирилась с родителями, честное слово. Не веришь в мою искренность, так поверь хотя бы моему эгоизму. Это ведь чистый расчёт: раз ты с ними помирилась, значит, у тебя улучшится настроение, а если у тебя улучшится настроение, ты начнёшь на меня реагировать, а если ты начнёшь на меня реагировать, я тоже буду на тебя реагировать, и мне с тобой будет хорошо и приятно. Короче, всё, как в «Мимино»: «а когда мне будет приятно, я так довезу, что тебе тоже будет приятно».

Таня слегка улыбнулась.

— Да, с тобой не поспоришь. Всем должно быть приятно, это точно. Умеешь ты к месту что-то смешное вспомнить. И в твой эгоизм я тоже верю. Только…

— Что только? — дёрнулся Макс, снова почувствовав неладное, но Таня не стала откровенничать и увела разговор в сторону.

— Да нет, ничего, просто я всё равно переживаю. Не одно, так другое беспокоит. Такой уж я человек, наверное.

— Нет, а что именно беспокоит? — допытывался Макс.